II.
Лора.
Смерть страшна не тем, что она меняет будущее. А тем, что она оставляет нас в одиночестве с нашими воспоминаниями (Питер Хёг).
Как часто мы не говорим друг другу нужные слова. Как часто мы не говорим их вовремя. А это сродни тому, будто мы не произносили их вовсе.
Лора проснулась в хорошем настроении. Почему-то именно вчера ей пришло в голову пойти к ней, к своей старой доброй учительнице. Надумала вчера, а запланировала на сегодня.
Они знали друг друга уже лет десять. Лора помнила кучу мест, где они с ней встречались, чуть-чуть помнила, о чем разговаривали, какие книги читали, помнила ее добрую улыбку и влажный блеск добрых голубых глаз. Какие портреты висели на стенах ее маленькой квартирки, какие фотографии стояли – Лора практически безошибочно могла назвать их местоположение. Фотографии Лоре нравились особенно: старые, еще черно-белые; на них она была молодая, с длинными завитушками и забавными шляпками, в модных тогда и очень красивых платьях. Она то кокетливо, то загадочно улыбалась, то была грустна и даже серьезна… То лицо, что на фотографиях, Лора уже не видела – в то время ее родители даже не родились. Зато хорошо знала другое, знакомое, такое близкое и родное.
В последнее время они встречались только в этой маленькой квартирке – она уже практически никуда не выходила. А потом и самой Лоре стало недосуг заходить так часто. Они учили английский. Сейчас Лора его практически забыла. Она долго собиралась вновь взяться за себя, подумывала, чтобы возобновить занятия. Пару раз даже начинала ходить к учительнице, но после двух-трех уроков снова бросала. Говорила ей и, прежде всего, себе, что нет времени, что появилась куча неотложных дел, а прийти сюда она всегда успеет. Иногда Лора заходила на праздники. Она любила ее поздравлять. Ее учительница была одним из тех редких людей, которые никогда ничего не требуют, но всегда безмерно благодарны.
С этим Новым годом Лора ее не поздравила. Был гололед, потом заморозки, потом закончились сладости, а идти с пустыми руками было как-то неудобно, и Лора собралась только сегодня. Набрала знакомый номер, который еле вспомнила. Она звонила нечасто – только затем, чтобы предупредить, что зайдет. Лора отчего-то питала странную ненависть к телефонным разговорам. Трубку долго никто не брал, и от этого становилось как-то не по себе. Потом ответил женский голос, другой, совершенно чужой и чуть холодный. Лора попросила учительницу, хотя сердце уже тревожно сжалось. Лора знала, что гости у нее бывают нечасто. Голос, не смутившись, ответил, что ее больше нет.
– Когда? – спросила Лора.
– Сегодня ночью…
Ну почему мы так часто откладываем все на потом? На завтра. На неопределенный срок. Ведь еще вчера она могла зайти к ней, могла взглянуть в ее небесно-голубые, еще живые глаза. А сегодня уже поздно. Больше всего Лору глодала мысль, что она умерла, возможно, думая, что ее забыли. Лора забыла, хотя обещала приходить! Голос в трубке сказал, что она умерла с улыбкой на лице, но Лора все равно продолжала мучиться. Ее успокаивали, говорили, что она сможет пойти на похороны, отдать, как они выражались, последний долг, но Лора понимала, что это не то, совсем не то. Если бы она смогла еще раз, хотя бы раз поговорить с ней живой. Спасло ли это Лору?
Учительница была единственным человеком, кто верил в нее, кто думал о ней лучше, чем она была на самом деле. Лора высморкалась в платочек и припудрила глаза. На лицо было страшно смотреть: и без того маленькие глазки утонули в раскрасневшихся припухших щеках, отяжелявшие губы беспомощно шлепали друг об дружку, изредка издавая негромкие стоны. Почему-то вспомнились бежевые, в синий цветочно-фольклорный узор, обои в той маленькой, уютной комнатке и урок, когда они читали «Овода» на английском. Она очень любила Войнич, а Лора никогда ее не читала. Они успели прочесть всего несколько страниц, а потом Лора исчезла, думая, что еще будет время дочитать. И Лора снова уткнулась носом в платок, рыдая. Она поняла, что они больше никогда не смогут перевернуть последнюю страницу этой книги вместе. И никогда больше не будет так хорошо сидеть в той милой, знакомой комнатке…
Потом она стояла под горячим душем и никак не могла согреться. Ей вспомнилась песня, тот грустный кельтский мотив, хотя пелось в ней о любви. И она начала фальшиво и не в такт напевать, потому что голос сильно дрожал и не слушался:
One pleasant summer's morning when all the flowers were springing
Nature was adorning and the wee birds sweetly singing
I met my love near Banbridge Town, my charming blue-eyed… Sally.
И после слов «blue-eyed» слезы брызнули из ее глаз. Последнюю строку куплета Лора так и не допела.