Бедный, бедный Северус.
«Есть пути, которые кажутся человеку прямыми, но конец их путь к смерти» (Притчи 16:25).
Псевдофилософское размышление на тему того, почему живому Северусу в каноне не нашлось места.

В комнате было темно и сильно пахло пылью. Темно ровно настолько, чтобы слабые блики могли порождать призрачные тени на стене и вновь отдавать их ночи. Он стоял у единственного источника света – окна необычной формы, узкого и сужающегося кверху. Кто-то сказал бы, что оно под стать его мрачному расположению духа. Такие же беспросветные, стремящиеся к одной точке мысли. Он смотрел вдаль, так сосредоточенно, что нельзя было понять: то ли он упорно пытается что-то высмотреть, что-то неведомое глазу, то ли отрешенно смотрит в никуда. Он не спеша достал нож и, не задумываясь ни на минуту, вонзил его себе в грудь. Лезвие вошло в кожу легко, как в масло. По черному сюртуку побежала алая пульсирующая струйка, но боли не было. Уверенным движением он надавил на рукоять – острие вошло глубже. Внутри чуть кольнуло, скорее от ожидания, но не настолько мучительно, не так, чтобы захотелось нестерпимо кричать на всю округу. Он представил, как он будет истекать кровью, корчась на полу и пытаясь из последних сил вызвать те болезненные ощущения, которые смогли бы заглушить тупую, ноющую душевную боль. Хотя бы раз в жизни он хотел страдать физически. Хотел чувствовать клетками тела, а не той бестелесной оболочкой, которая скрежещет внутри изо дня в день уже последние шестнадцать лет.
Северус вскинул голову, словно отряхнув остатки странного наваждения. Медленно прошелся по комнате, так и не зажигая свет, – он слишком хорошо успел изучить ее пространство, чтобы без труда определить что и где даже с завязанными глазами. Он инстинктивно прижал руки к груди. Раны не было, как он и ожидал. Ничего этого не было. Но эти мысли… Последнее время он словно предчувствовал смерть. Он знал, что скоро наступит такой момент – слишком рискованна его игра. Но не сегодня, не сейчас, когда он меньше всего готов встретить ее с достоинством. И, конечно, не так, как только что увидел. Не как фанатик, бездумно втыкающий себе нож в сердце, а как воин, прикрывая собой кого-то. Осталось всего лишь определить кого.
Было время, когда он мечтал о смерти, словно своим уходом хотел оправдать себя. Сначала в голову пришла мысль о страдании. Искупление через страдание – все это было бы мучительно сладко, если бы не было так бесполезно. Потом он подумал, что, умирая, надо спасти чужую жизнь. Так, как когда-то в детстве укрывал руками хрупкий синий огонек, чтобы внезапным порывом его не разметало по ветру. И примерно так, как поступила в ту ночь Лили.
Все началось еще в детстве. Маленький Северус сжался в углу. Его трясло, и он изо всех сил зажимал ладонями уши, чтобы больше не слышать их слов. Слов тех, кого принято считать самыми близкими. Тогда он впервые ощутил себя никому не нужным. И подумал, что, если его вдруг не станет, они наконец обратят на него внимание. И будут жалеть. В тот момент он впервые попросил Мерлина забрать его. Без боли, слез и мучений. Просто вынуть из этой жизни, как дитя из колыбели, – и унести. Но Мерлин остался глух. Такому прекрасному плану мести своим родителям так и не суждено было сбыться.
Когда он встретил Лили, навязчивые идеи пропали. Пока он для нее важен, в его жизни есть смысл.
Если бы провидение отражало на лице каждого его пороки, то Северус должен был быть монстром с рождения. Позже он понял, что изначально никто не хорош и не плох. И на это не влияет ни внешность, ни знатность, ни происхождение. Добрыми или злыми нас делают только наши дела.
В школе он считал, что людей отпугивает лишь его странный вид. Отталкивающе необычные черты лица, странная походка, старая одежда мрачных оттенков и размера на два больше положенного. Единственным своим достоинством он считал живой и цепкий ум. В этой способности он никогда не сомневался.
Лет в четырнадцать он всерьез увлекся черной магией. Слава Мерлину, его отец не дожил до того момента, чтобы стать жертвой его праведного гнева. Именно тогда Северус вообразил, что он вправе казнить и миловать. Все казалось таким простым и понятным. Он думал, что свободен в своем выборе, и этот выбор ничем не ограничен, даже такой мелочью, как человеческая жизнь. Он презирал всякую мораль. Впрочем, о какой морали речь? Он всерьез считал, что каждый наш поступок по своей сути не хорош, и не плох. Его оценивают лишь те, кто загоняет себя в эти скучные рамки добра и зла. Те слабые душонки, кто не способен преодолеть эти грани. Так он думал, пока все это слишком близко не коснулось его.
Лили умерла в последний день октября. Накануне он почти ползал на коленях, умоляя своего темного властелина не трогать ее, и Волдеморт милостиво согласился. В детстве мысли о смерти вспыхивали и гасли время от времени, словно елочные фонарики. Сейчас они захлестнули его целиком. Но злобная старуха с косой не торопилась и на этот раз. Она словно подшучивала над ним, говоря, что его время не пришло. Он почти начал сходить с ума. Он мысленно разговаривал с ней, смотрел в ее безумные глаза, умолял, просил, кричал, что совершил уже в этой жизни все, что мог и что не сможет сотворить большего зла, чем уже сотворил. Но она только качала головой и отвечала: «Не сейчас, Северус». И тогда он пришел к Дамблдору.
Снова серьезно задумываться о смерти он начал после странной просьбы Альбуса. Он был бы рад уйти вместе с ним, но по странной иронии то нестерпимое чувство вины, что могло бы толкнуть его на тот свет, удерживало его тут. Трудно было жить, сознавая, что стал едва ли не главной причиной ее убийства. Если бы не он, как верный пес, несший своему хозяину любой летевший по ветру звук, не было бы ни предательства Петтигрю, ни той жуткой ночи. Северус поступил тогда так же эгоистично, как неродная мать из той притчи, что в детстве читал ему отец. Глупо, но ему казалось, что легче разрубить ребенка пополам, но только не отдать его в другие руки. Этим несчастным ребенком оказалась Лили.
После он поклялся охранять Гарри. Ему казалось, что самое ценное – это жизнь, простое физическое существование. Северус никогда не думал о его душе, не желал знать, хорошо ему или плохо. Порой он мечтал растерзать эту наглую и самодовольную копию ненавистного Поттера, но все же берег его, как никто другой. Такие странные и противоречивые чувства. И эта непонятная миссия, на которую он с согласия Альбуса обрек себя сам. Не столько из любви к его матери, сколько из-за гложущего чувства вины. Он не знал, сможет ли он когда-нибудь искупить то, что когда-то натворил. И знал, что пока он нужен Гарри, он не может умереть. Как бы ни хотелось.
Гремучая ива сердито заскрипела и остановилась – в хижину кто-то шел.
Он вошел, вернее, почти вполз сюда, мягко, элегантно, словно змей. Лорд Волдеморт. Его длинная мантия слегка шуршала, почти в такт скрежету чешуек его змеи. Так ее таинственная клетка иногда слегка касалась пола.
– Ты мне был очень нужен, Северус, и вот наконец я нашел тебя, – его безгубый рот растянулся в довольной улыбке, и уголки губ поползли вверх. Но от этого лицо не перестало напоминать какую-то зловещую маску. Снейп заметил это и недобро покосился на проплывающую мимо змею, ему показалось на миг, что вот-вот она обовьет его сзади и начнет медленно душить. Он ощутил дыхание смерти, но впервые в жизни был не рад ему.
– Позвольте, мой Лорд, я притащу вам мальчишку, – шептал он с надеждой. Впервые ему хотелось бежать без оглядки неважно куда, лишь бы подальше отсюда. Эта гигантская змея, витающая в воздухе в своей непроницаемой клетке, наводила ужас.
– Еще не время, - ответил Лорд с все той же жалостливой улыбкой, - у меня осталось еще одно дело. Снейп в ужасе поднял глаза.
– Мне очень жаль, Северус, – процедил Волдеморт, без единой капли сочувствия в голосе, а Нагайна уже вонзала в шею Снейпа свои огромные ядовитые зубы.
Ему не хотелось покидать этот мир сейчас. Так нелепо, не выплатив до последнего нута свой долг. Никто так и не узнает, для чего он жил. А может, как раз тот самый момент? То самое мгновение, когда на небесных весах добро, принесенное им в этот мир, перевесило зло. Может, он должен был спасти вовсе не Поттера, а самого себя, свою разбитую, израненную душу. Тогда он действительно сделал все, что мог. Пусть он никого не закроет своей грудью от авады, не поведет за собой восстание и не избавит мир от зла движением своей палочки. Может, ему всего лишь достаточно будет понять, что он не чудовище. И узнать, что внутренний мир не всегда должен быть так же уродлив, как его ненавистное отражение в зеркале. Что он никому ничего не должен, кроме самого себя. Никто никому ничего не должен на этой земле. Мы любим, жертвуем собой, рискуем только для себя, только потому, что сами того хотим, а не потому, что отдаем долг. Мы такие, какие есть. Или, вернее, мы такие, какими сами хотим быть. Северус сам хотел вершить зло, сам же захотел искупить его. Он почти осознал все это и ушел бы спокойно, если бы хоть одна живая душа пожалела его.
Последнее, что он увидел, – это недоумевающий взгляд Гарри. Еще его или уже ее – он не смог определить: сознание уходило вместе с воспоминаниями, которые он по своей воле отдавал Поттеру. Черные глаза последний раз встретились с зелеными, и на лице Северуса застыли одновременно смятение и покой.
И он уже не слышал, как над его телом Гермиона, ужаснувшись, прошептала: «Бедный, бедный Снейп».